Человек в центре
Главная | Каталог файлов | Регистрация | Вход
 
Пт, 24/03/29, 12:27
Приветствую Вас Гость | RSS
Разделы
Когда Человек в центре

Как я себя понимаю

Он и Она

Семейная мозаика

ОБРАЗование и Я

Человек и дело

Сообщество Людей

Наши мудрые дети

О нас



Гостевая книга

Категории каталога
"Русский" человек в Америке [4]
Основные понятия [3]
Помогающие отношения [2]
Главная » Файлы » Когда Человек в центре » "Русский" человек в Америке

О РАБОТЕ К.РОДЖЕРСА В СССР в 1986 году (ч.1)
[ ] 10/04/29, 18:26
Библиотека Центра психологического консультирования ТРИАЛОГ
www.trialog.ru

В МИРЕ СОВЕТСКОГО ПРОФЕССИОНАЛА*

Карл Роджерс

  "Ты слишком давишь. Ты мне не нравишься!"
  "Моя жена и я часто ссоримся"
  "Ваш директор забрал у нас часть мест"
  "Вы лжете!"
  "Я думаю, что Вас (Карл) подкупили, чтобы Вы сказали это!"
  "Никто не посочувствует тому, насколько тяжело быть учителем"
  "Я почти полностью изолирован от своего сына от первого брака"
  "На самом деле я не знаю, кто я есть"
  "Мне нравится молчаливая жена, которая лишь подает мне еду. Конечно же, я шучу"
  "Вы просто завидуете им!"
  "Я думаю, что на самом деле ни один из нас не говорит, что он чувствует"

  Эти высказывания отобраны из первых сессий двух интенсивных семинаров. Где же проводились эти группы - в Калифорнии, Бразилии, Италии? Нет, это были две группы профессионалов - психологов, педагогов, ученых, - проведенные в Москве и Тбилиси, городе, расположенном в южной части Советского Союза.
  Как же все это произошло? Как часто бывает, всему предшествовала большая напряженная и продуманная подготовительная работа. Рут Сэнфорд знала, что я хотел встретиться с группами в Советском Союзе. Она знала также, что говорящий по-русски и имевший много контактов в России Фрэнсис Мейси из Ассоциации Гуманистической Психологии занимался организацией американо-советских обменов. После бесплодных поисков Рут случайно встретила Френсиса в Москве, где она была в туристической поездке, и они незамедлительно начали строить планы нашей совместной поездки втроем в Советский Союз. Затем последовал уже ряд усилий, предпринятых Мейси и увенчавшихся приглашением Министерства образования, приглашением, спонсированным д-ром Алексеем Матюшкиным, пригласившим Карла Роджерса, Рут Сэнфорд и Фрэнсиса Мейси провести семинары в Москве и Тбилиси с оплатой всех расходов в стране пребывания за счет советской стороны. Это приглашение было датировано 3 июня 1986 года, а рабочими днями были числа с 25 сентября по 15 октября 1986 года. К тому времени Руг и я уже отправили очень детальные описания того, что мы хотели делать, преимущественный акцент был сделан на интенсивных пяти- или шестидневных семинарах в каждом городе с участием не более 30 заранее отобранных человек, предполагалось провести также публичные встречи с приглашением всех желающих. Темы семинаров были предложены и Институтом** общей и педагогической психологии, директором которого является д-р Матюшкин, и нами. Акцент в этих темах был сделан на гуманистическом образовании, индивидуализированном обучении и методах стимулирования креативности. Мы с трудом могли поверить, что эти две последние темы были интересны советским официальным лицам, но именно так обстояло дело.

ПУБЛИЧНЫЕ ВСТРЕЧИ

  Хотя для нас высшим приоритетом были эти интенсивные группы, некоторые публичные встречи заслуживают внимания. Первая из них была организована д-ром Матюшкиным в аудитории его института, вмещающей триста пятьдесят человек. Примерно сорок или пятьдесят человек, не вместившихся в эту аудиторию, находились в другой комнате. Рут и я говорили так, как мы привыкли, по очереди, передавая слово друг другу; все сказанное нами переводилось на русский язык Димой и Ириной, нашими преданными и добросовестными переводчиками.
  Мы объяснили, что существует возможность демонстрационного терапевтического интервью, чему собравшиеся были рады. Во время короткого перерыва Рут отобрала клиента из числа добровольцев, и я провел интервью. Оно не было простым. Говорившая по-английски клиентка и я сидели друг против друга на сцене, у каждого из нас был микрофон. За нами стояли переводчики, переводившие каждое предложение на русский язык. Все это казалось настолько искусственным, что трудно поверить, насколько интенсивным и глубоким было такое интервью. Женщина-клиент говорила о своих трудностях в отношениях с мужем и семнадцатилетним сыном и о своих отношениях с матерью. Несмотря на то, что она взрослая женщина, она все еще чувствует себя зависимой от своей матери, боится ее, опасается отстаивать себя в отношениях с ней. В своей жизни она по большей части вполне успешна, но приходя к себе домой, туда, где живет ее мать, она оказывается почти полностью зажатой и парализованной. Она боится, что рано или поздно взорвется. Я стремился быть ее понимающим спутником по мере того, как она исследовала свои отношения и свое Я. К концу интервью она стала, по крайней мере, более обстоятельной в открытом выражении своих чувств в связи с этими отношениями.
  По поводу этого интервью было о чем поговорить, и аудитория оказалась явно обрадована такой возможности. Вопросы задавались и мне, и клиентке, высказывались разного рода комментарии и интерпретации. Я должен был защитить клиентку от того, чтобы она не стала объектом чрезмерно усердных и "глубоких" интерпретаций.
  Утренняя сессия продолжалась с 10 до 13 часов, дневная - с 15 до 18 часов и состояла главным образом из ответов на весьма различные по своему содержанию вопросы.
  Позднее в Московском университете состоялась другая публичная встреча с аудиторией примерно в девятьсот человек - студентов и преподавателей. И вновь демонстрационное интервью дало присутствующим возможность почувствовать клиенто-центрированный (человекоцентрированный) подход к терапии - возможность косвенно ощутить мощное влияние эмпатического понимающего слушания. На этот раз это было довольно трудное интервью с женщиной, настоятельно просившей совета. Она была опечалена тем, что больше не чувствует любви к своей восемнадцатилетней дочери, и хотела получить в этой связи рекомендацию. Когда ее ожидания не оправдались, она была разочарована. И только в конце беседы, уже уходя со сцены, она сказала: "Думаю, что теперь я знаю, что во мне происходит".
  После перерыва аудитории была предоставлена возможность для диалога. Мы попросили задавать вопросы только в устной форме, но публика настаивала на том, чтобы задавать их письменно, и скоро перед нами образовалась кипа из сотни таких вопросов, ни на один из которых нельзя было ответить в ходе этой встречи. Однако это было показателем напряженного интереса. Эти вопросы были позднее переведены и проанализированы. Они обнаруживали хорошую информированность, были серьезными, опробывающими теорию и ее ограничения, и варьировали от вопросов о безусловном позитивном принятии и отношении к личным потребностям терапевта до роли религии в терапии.
  Таким образом, в Москве в ходе публичных встреч и семинара мы встретились почти с двумя тысячами человек, хотя определенное их число составляли те, кто посетил более одной из проведенных нами сессий.

ЧТО МЫ ОБНАРУЖИЛИ

  Я постараюсь резюмировать некоторые из тех установок и ситуаций, которые мы обнаружили как во время публичных встреч, так и в ходе проведения интенсивных групп.
  Мы обнаружили чрезвычайный интерес к гуманистической психологии и к клиенто-центрированному/человекоцентрированному подходу. Знание моей работы было весьма распространенным. Когда в университетской аудитории я спросил, кто прочитал хотя бы одну написанную мной статью или главу из книги, по крайней мере, 85 процентов присутствовавших подняли руки. Когда мы были в гостях у женщины-профессора, то выяснилось, что она преподает способом, центрированным на учащихся (с обычными для этого способа трудностями) и что ее муж-математик, будучи в восторге от моей статьи об эмпатии, перевел ее на русский язык, после чего эта статья была включена в состав хрестоматии, содержащей публикации многих знаменитых психологов из разных стран.
  Мы обнаружили в составе своих аудиторий много опытных терапевтов и квалифицированных психологов. Оказалось, что педагогов было относительно мало, хотя и предполагалось, что именно на сфере образования должен был быть сделан акцент всего нашего визита. Да и те педагоги, которые были в аудитории, обнаруживали себя гораздо менее явственно, нежели это делали психологи.
  Мы обнаружили, что и в Москве и в Тбилиси отправленные нами за несколько месяцев материалы изучались и обсуждались на специально организованных для этого семинарах. Многие из этих материалов были переведены на русский и грузинский языки. Мы обнаружили, что в Институте д-ра Матюшкина весьма заинтересованы в публикации в русском переводе моей недавно опубликованной книги "Свобода учиться 80-е годы"***
  Мы обнаружили значительную личностную открытость людей как в больших, так и в малых аудиториях. Было желание открыто проговаривать как скептические и негативные установки по отношению к нам, так и установки в нашу поддержку. Почти все вопросы и комментарии были тщательно продуманными и основывались на хорошем знании предмета. Мы обнаружили массу личной человеческой теплоты и гостеприимства. Мы получили множество подарков, многие из них были с дарственными надписями, идущими явно от сердца.
  Мы обнаружили некоторые специфически советские привычки и манеры. Например, почти все в СССР - очень хлопотное дело. Приготовление еды, организация встречи, решение о том, какую машину взять, - все является предметом продолжительного и жаркого обсуждения. Другое открытие состояло в том, что расписания и планы, казавшиеся ясными и определенными, очень часто менялись в самый последний момент по причинам, представлявшимся довольно неясными. Еще одно открытие состояло в том, что на основании различных намеков и косвенных заявлений мы поняли, что политика советской иерархически организованной бюрократии является еще более сложной, чем соответствующая политика в Соединенных Штатах.
  Вероятно, наиболее важное из того, что мы обнаружили, состоит в том, что профессионалы, с которыми мы контактировали, - а именно к ним мы приехали, чтобы их узнать, - были поразительно похожи на своих двойников из США своими проблемами и озабоченностями, своими надеждами, связанными с будущим, своими личными притязаниями.

ЧТО МЫ ПРИВЕЗЛИ

  Фрэн Мейси привез с собой знание разговорного русского языка, которое было неоценимо, блестящую способность устанавливать контакты, знание советской жизни и советских манер и способность обсуждать планы. Рут и я привезли много всего. Возможно, наиболее важным было то, что мы привезли последовательную теорию психотерапии и ее приложений к таким областям, как образование, менеджмент и разрешение конфликтов. Мы привезли большой опыт совместной работы как с большими, так и с малыми группами. В больших группах мы привыкли проводить совместные презентации, отвечать на самые разные вопросы и комментарии. У нас был также опыт организации, проведения и обсуждения демонстрационных терапевтических интервью.
  Что касается малых групп, то мы привезли опыт фасилитаторов, восприимчивых как к негативным, так и к позитивным чувствам, адресованным как организациям и индивидам, так и к нам самим. Мы привыкли разрешать группе развиваться в ее собственном направлении и течении и постепенно усиливать себя. Мы привезли с собой готовность к тому, чтобы в наших взаимоотношениях друг с другом, в наших взаимоотношениях как с большими, так и с малыми группами, и в наших взаимоотношениях с индивидами из этих групп жить в соответствии с человекоцентрированным образом бытия. Мы привезли готовность быть отдельными людьми, способными отличаться друг от друга, дополнять и поддерживать друг друга. Мы привезли терпение. Иногда мне казалось, что оно было наиболее ценным предметом, которым мы владели: готовность ждать во время разговора, молчания, ругани, неопределенности, готовность ждать того, что процесс будет развиваться по своим собственным законам.
  Мы привезли с собой готовность выражать наши собственные устойчивые переживания как свои собственные чувства, а не как обвинения или комментарии в отношении других людей. В один из моментов я выразил свои переживания шока в отношении того, что участники группы делали друг с другом. Я опишу это позднее. Во время последней утренней сессии в одной из интенсивных групп, Рут не смогла сдержать в себе свои чувства. Она открыла сессию, сказав что со вчерашнего утра она все отчетливее и отчетливее осознавала, что в группе ее почти полностью игнорировали. Во время большой публичной встречи она чувствовала, что ее принимают как полноправного человека, и в этой группе многие участники подходили к ней в личном порядке. Она не просила утешения или проявлений симпатии, и ей не нужен был какой бы то ни было словесный ответ, но она хотела, чтобы люди знали, что у нее есть как интеллект, так и чувства, которые она уважает, и что она испытывает возмущение, когда их игнорируют. Является ли обращенность членов группы к мужчине как авторитетной фигуре, культурно обусловленным ожиданием? Ответом было продолжительное молчание, за которым последовало очень глубокое и время от времени очень горячее обсуждение отношений между мужчинами и женщинами, единственное обсуждение этой темы, которое было у нас в СССР.
  Наконец, мы привезли с собой готовность адаптироваться, насколько это было возможно, к проявленным нуждам и запросам принимавших нас институтов и их персонала. Однако у этой готовности был свой предел. Мы должны были быть непреклонно настойчивыми, чтобы высвободить некоторое время для отдыха и расслабления. В противном случае наши хозяева наполнили бы каждую минуту нашего бодрствования запланированной работой или импровизированными меропредприятиями.

ПРОЦЕСС В ИНТЕНСИВНЫХ ГРУППАХ

  Мы просили, чтобы в каждой из интенсивных групп было не более тридцати человек, поскольку, в соответствии с нашим опытом, в более многочисленной группе становится трудно развить ту глубину и интенсивность личного общения, которые возможны в интенсивной группе, Перед первой встречей московского интенсива д-р Матюшкин пришел к нам почти со слезами на глазах. Процесс отбора участников оказался ужасно трудным, и, в конце концов, ему пришлось довести их число до сорока, но он не видел никакой возможности еще более сократить это число. Мы, наконец, согласились на сорок участников, и во время публичной встречи он зачитал фамилии сорока людей, включенных в список. Мы видели радостные улыбки и слышали ропот несогласия.
  На следующий день, войдя в комнату для работы малой группы, мы обнаружили в ней, по крайней мере, сорок пять человек. Нас было пятеро (Фрэн, Рут, я и двое переводчиков), так что пятьдесят человек образовали в этой комнате настоящую толпу. Затем мы узнали, что некоторые из тех, чьи фамилии были в списке, "стоят за дверями" (эту фразу мы должны были выслушивать в этот день вновь и вновь), и что изрядное число тех, кто был в комнате, пробились туда буквально силой.
  Мы успокоились (как я полагал), и Рут и я открыли первую сессию короткими вводными замечаниями. Я особенно подчеркнул то обстоятельство, что хотя и мы, и Матюшкин, и другие люди много сделали для того, чтобы собрать эту группу, она является теперь нашей группой, а не группой Карла и Рут. Я высказал надежду на то, что мы сможем объединить здесь когнитивное и эмоциональное, личное и профессиональное. Я выразил также надежду, что мы сможем сделать так, чтобы и сами участники группы почувствовали себя более сильными. В заключение я сказал, что группа найдет свое направление и пойдет в соответствии с ним.
  Нам было интересно, будет ли легко группе выражать чувства во время первой встречи. Об этом нам не следовало беспокоиться! Редко, если когда-либо вообще, мне доводилось слышать такие личные злобные выпады, такую ужасную жестокость, непосредственно направленную на присутствующих. Были обвинения в несправедливости. Было негодование тех, кто пробился в группу. Было чувство, что в отношении некоторых групп людей допущена дискриминация. Было сильное чувство, что некоторые должны быть вышвырнуты вон, особенно один мужчина, который принес арбуз в качестве примиряющего подношения, показывающего, что он знал, что не был в списке, но хотел быть в нем. Было также сильное чувство, что ни один из тех, чьи фамилии были зачитаны публично, не должен уйти. Были решения и контррешения, атаки и контратаки. Иногда все это достигало крещендо выкрикиваемых обвинений, предложений и вопросов.
  Д-р Матюшкин, отвечавший за официальный список, чувствовал, что его обязанности делают для него невозможным членство в группе, так что группе стало ясно, - надо установить свое собственное членство. Рут высказала сильное желание, чтобы группа была действительно малой группой. Я, в соответствии с моим мягкосердечием, чувствовал, что, возможно, мы сможем принять более сорока человек, на которых мы были согласны ранее. Хотя в то время об этом ничего не было сказано, впоследствии мы поняли, что для участников группы это разногласие, этот "антагонизм" между двумя фасилитаторами стал предметом озабоченности. Некоторые из них почувствовали, что мы, должно быть, запланировали его таким образом, чтобы спровоцировать дальнейший конфликт в группе.
  После нескольких часов пререканий один мужчина заявил, что уступает свое место в группе, чтобы дать возможность кому-либо еще быть в ней. Два члена группы, фамилии которых определенно были произнесены на публичной встрече, были включены в группу. Две женщины покинули ее. Все это, однако, не устранило ту горечь, которая чувствовалась весь день. Спор был настолько желчным и громким, что и у Рут, и у меня редко появлялась возможность как-то прореагировать. Было мало возможностей для эмпатического понимания. Спокойствие, принятие и нежелание оценивать или принимать решения за группу - таким был наш начальный вклад. Я предложил провести несколько минут в тишине, прежде чем мы расстанемся до следующего дня. В конце этого дня один опытный профессионал сказал нам, что эти пререкания продолжались бы до тех пор, пока мы не дали бы какого-либо намека, чтобы остановить их, и, что было существенно, что мы бы подали некий сигнал, так что горечь смогла бы сойти на нет. Согласно моему собственному чувству, когда члены группы представили себе той ночью, что у них есть четыре дня, которые они должны быть вместе, и что они могут, если захотят, провести все эти четыре дня в пререканиях, у них возникло желание попытаться изменить ход занятий.
  Второй день начался с драматической перемены климата. Люди думали об этом всю ночь. Им не нравилось то, что они делали друг с другом. Им не хотелось потратить все свое время на решение вопроса о членстве в группе. В результате, хотя этот вопрос и возникал эпизодически и на короткое время, день прошел в гораздо более личном общении. Было положено начало попыткам действительно слушать друг друга, хотя этих попыток было немного. По большей же части, когда человек выражал некоторую личную проблему, была ли это семейная проблема или озабоченность в связи с самим собой или, как это было в одном случае, в связи с негативными чувствами по отношению к некоторым членам группы, реакции на все это следовали незамедлительно.
  Почти неизменно они были исследовательскими дознаниями, догматическими и оценочными интерпретациями, интеллектуальными анализированиями, критическими оценками или личностными нападками. В предыдущем разделе статьи уже упоминалось, что я оказался настолько потрясен манерой, в которой эти люди - преимущественно терапевты - общались друг с другом с очевидным стремлением помочь, что, в конце концов, не смог сдержать свои чувства. Я сказал, что когда человек выражает нечто личное, он (или она) оказывается выставленным на всеобщее обозрение и ранимым, и что это весьма рискованный опыт. Я чувствовал, что в ситуациях такого рода люди гораздо более чувствительны к нападкам со стороны, нежели когда они наглухо застегнуты в свои обычные защиты. И, тем не менее, именно тогда, когда члены группы проявляли себя таким образом, группа оказывалась наиболее жестокой в своих интерпретациях, дознаниях и негативных суждениях. Я почувствовал ужас от происходящего и так и сказал. Моя вспышка была встречена продолжительным молчанием, но позднее стало ясно, что она оказала мощное влияние.
  Я убежден, что именно в ходе второго дня стало очевидно, что многие личные проблемы участников связаны с большой частотой разводов. В этой образованной и искушенной группе это обстоятельство было аналогично тому, что мы имеем в Соединенных Штатах. Одна из женщин говорила о том, как она и ее муж постепенно вырабатывали способ более позитивных и, по-видимому, более постоянных взаимоотношений. Она была явным исключением. Почти от каждого можно было услышать нечто следующее; "Когда я ушла от первого мужа...", "У меня проблема с ребенком от второго брака"; "Если я уйду от моей второй жены...". Было обсуждение ненадежности и отстраненности детей от предыдущих браков; трудности поддержания отношений с детьми, когда они живут отдельно; вмешательства бывших жен, тещ и свекровей - всей гаммы отношений.
  Одна школьная учительница (в действительности она была и директором школы, и учительницей) из группы выразила желание участвовать со мной в демонстрационном интервью перед группой. Мы сели на стулья друг перед другом, но так продолжалось только до тех пор, пока не началось само интервью. Она почти не смотрела на меня, но буквально взрывалась в направлении группы, говоря о том, как бесполезны были психологи, когда они пришли в ее школу. Учителям были нужны советы, но они их не получили, или же эти советы были бесполезны. Кроме того, психологи совсем не понимали, что значит быть учителем в школе. Она рассказала, как однажды в одном из классов школы перекрасили стены, а потом она вошла в этот класс и увидела, что на его стенах дети оставили на память о себе отпечатки рук и ног. Она рассказала об одной экскурсии на природу с учащимися, во время которой двое из них незаметно ушли из группы с мальчиком, который жил в тех местах, и все это вызвало у нее настоящий ужас, поскольку она подумала, что школьники заблудились в лесу. Она изливала обвинение за обвинением, и, тем не менее, сквозь все эти обвинения совершенно явственно проявлялись и ее любовь к детям, и то что она не так уж расстроена всеми этими проблемами, и что она гордится тем фактом, что ее школа была названа кем-то из посетителей "психбольницей", потому что она допускала в ней столько свободы, и, короче говоря, она проявила себя как предельно склонный к инновациям и сензитивный педагог, стремящийся создать для детей атмосферу свободы. И, тем не менее, в тех случаях, когда проговаривалось ее признание в этом качестве, она сразу же начинала отвергать его. Ситуация в целом была забавной, поскольку время от времени я пытался перекрыть течение этого стремительного потока, а мне это совершенно не удавалось. Она стремилась к тому, чтобы ее услышали, и ее услышали! Не было никакого сомнения в том, что люди в группе слушали ее и что они пришли к более ясному пониманию того, каково быть учителем одаренных, нестандартно мыслящих детей из интеллигентных семей (как выяснилось впоследствии, она была директором экспериментальной школы при Институте общей и педагогической психологии, директором которого был Матюшкин).

ТРИАДЫ

  К утру третьего дня с некоторой долей уверенности можно было предположить, что группа могла быть готова к чему-то иному. Мы предложили опыт эмпатии и разъяснили, что имеем в виду. Группа была озадачена, но вместе с тем заинтересована. Мы предложили провести некую демонстрацию в центре группы. Женщина, первая вызвавшаяся быть добровольцем, сказала, что хотела бы быть наблюдателем, затем появился доброволец-клиент, а еще один доброволец без особой охоты согласился быть терапевтом. Было предложено, что клиент не будет играть роль клиента, но расскажет о некоторой проблеме, которая его по-настоящему заботит. Клиент рассказал о действительно трагичном отчуждении, существующем между ним и его детьми. Помощь терапевта не была существенной, и, тем не менее, облегчение оказалось значительным. Когда произошла смена ролей, и наблюдатель стала клиентом, а клиент - терапевтом, люди начали понимать идею и стали проявлять все большее внимание к происходящему. И здесь как раз наступило время обеденного перерыва.
  После обеда, когда были сформированы триады, шлюзовые затворы были открыты по-настоящему. (То же самое было и в тбилисской группе, из которой взяты отдельные примеры.) Один мужчина буквально утопил терапевта и наблюдателя, которыми были молодые женщины, в своем огорчении, возмущении и критицизме в отношении своей дочери. Он относился к ним отчасти так, как если бы перед ним была его дочь. Они не могли остановить этот поток. И им, и ему казалось, что эти излияния, продолжавшиеся в течение долгого времени, невозможно завершить.
  Другой мужчина - один из наиболее теоретически ориентированных и рационально и логически мыслящих людей в группе - оказался совершенно личным в общении, когда рассказал о совершенно разных проблемах, которые были у него с двумя его дочерьми. Когда он говорил на личном уровне, он выглядел как совершенно другой человек.
  Одна из женщин излила свои чувства в связи с теми ограничениями, которые налагали на нее родители в раннем детстве. Она говорила в течение сорока минут, совершенно игнорируя пятнадцатиминутный лимит, установленный для смены позиций.
  Во многих случаях терапевты оказались довольно неопытными и в действительности совершенно незнакомыми со слушанием без оценивания. Их реакции были исполнены советов, собственного опыта, интерпретаций поведения - всего, кроме эмпатического слушания, которое они пытались практиковать. Было совершенно ясно, что быть по-настоящему услышанным, услышанным без оценки, - это событие, возможно, еще более редкое в Советском Союзе, чем в Соединенных Штатах. Столь же ясным было то, что люди изголодались быть услышанными без осуждения и интерпретации, такими, какие они были. Опыт участия в триадах оказался очень ценным и отрезвляющим уроком для всех заинтересованных участников, свидетельством того, что, хотя они читали о слушании, рассуждали о нем, преподавали его, в действительности они его никогда не проделывали!
  По мере того как группа продвигалась вперед, на поверхность всплывало много серьезных и глубоких тем. Было обсуждение темы смерти и умирания и того, можно ли позволить человеку умереть, допустимо ли это вообще. Директор института в Тбилиси открыто обсуждал свою управленческую политику. Ему хотелось бы стать гуманным, однако он чувствовал, что почти ничего не знает о том, как это делать. Его коллеги и подчиненные были очень открыты в общении с ним. Подобное отношение представлялось весьма позитивным и развивающим. Затем уже по моей инициативе состоялось продолжительное обсуждение разрыва супружеских отношений, иногда сопровождавшееся чувствами сожаления о случившемся и озабоченности в связи с тем, что стало с детьми.

ИЗМЕНЯЮЩИЕСЯ ПАТТЕРНЫ

  Несколько коротких описаний отдельных участников могут обозначить те изменения, которые происходили с некоторыми из них. Марина - психолог, она провела большую часть своей профессиональной жизни в качестве преданного ассистента; с некоторой долей экзальтации она говорила о том, что произошло с ней в триаде и после нее. Она почувствовала, что впервые в своей жизни действительно и подлинно принимает себя как отдельного и уникального человека. В последний день работы группы, рассказывая об этом, она раскрыла объятия, встречая себя: "Привет, Марина!". Ее жест показал новую для нее способность лететь самостоятельно, решительно оставляя гнездо, в котором она жила так много лет. Опыт Лены был одновременно и похожим, и иным. Процесс изменения Марины был приписан группе и особенно ее опыту в триаде, Лена определила источник своего изменения как способ бытия одного из фасилитаторов. Данное различие представляется важным, поскольку оно является тем аспектом создания климата в группе, который легко ускользает от внимания. В последний день Лена сказала со слезами в глазах: "То, что было в группе, не было терапией. Эти четыре дня были бытием с вами. Теперь я знаю, что жизнь имеет смысл. Моя жизнь имеет смысл1'. В первый день именно она говорила: "Я чувствую безнадежность. Никто не может помочь мне, даже я сама".
  Ей чуть более тридцати, она профессионал, прекрасно работает и явно успешно строит свои отношения с коллегами и своей семьей. Однако она жила с ощущением внутреннего отчаяния, чувствуя, что жизнь должна иметь больше смысла, нежели каждодневная рутина и соответствие ожиданиям и нуждам других людей, но, как и большинство членов интенсивной группы (особенно женщин), она не могла найти способа реализации даже небольшой части того предназначения, к которому она страстно стремилась, - предназначения испытать радость и цель в жизни.
  Мужчина, переполненный горечью по поводу своей взрослой дочери, выговорился на одной из сессий. Днем ранее дочь попросила его кое-что купить, а он забыл об этом. "Но сегодня утром за завтраком я извинился перед ней за свою забывчивость, и днем я пошел в магазин и принес ей покупки домой. Она поблагодарила и улыбнулась мне - впервые за многие годы11, Он чувствовал, что эта улыбка была добрым предзнаменованием в их взаимоотношениях.
  У Юлии жесткий отец, армейский офицер, посвятивший всю свою жизнь "общему Делу". Теперь он состарился и не очень здоров, но лихорадочно пишет, чтобы обосновать это "Дело", хотя чувствует, что преуспел в этом недостаточно, совсем не так, как на то надеялся. Он полагает, что интерес Юлии к психологии - полнейшая бессмыслица, и зачастую ругает ее за эту глупость. Это всегда заканчивается большой ссорой. На этот раз она рассказала ему о семинаре, и он опять высмеял его как предельно глупую бессмыслицу. Она чувствовала себя более независимой и отстаивала свою позицию без того, чтобы скандалить. Она осознавала также, что он просто разочарованный старик, разочарованный, прежде всего, в самом себе из-за того, что не смог сделать большего для "Дела", и разочарованный в ней за то, что в своей жизни она пошла в другом направлении. Вдруг она ощутила сочувствие к нему, и вместо того, чтобы, как вошло у нее в привычку, расстаться с ним, произнеся слова, полные горечи, она, прежде чем уйти из дома, обошла стол с другой стороны и поцеловала отца.
  Директор института рассказал, что на следующий день после окончания семинара он начал практиковать новую управленческую политику. Одной из ее особенностей было то, что он стал вырабатывать предложения для своих сотрудников, а не отдавать им приказы.
  Мужчина, имеющий высокий социальный статус, привел на заключительный прием свою жену. Во время застолья он объявил, что хотел бы, чтобы его жена знала следующее: обсуждение отношений между мужчинами и женщинами произвело на него большое впечатление, он не относился к ней как к равному человеку, не побуждал ее карьерных устремлений, как того заслуживала она, и он собирается изменить все это в будущем.
  В последний час работы семинара одна из женщин поделилась своим эмоциональным опытом. Она сказала, что в первый день работы семинара была настроена очень1 скептически относительно того, что вообще что-либо может произойти. Люди слишком хорошо знали друг друга. Чувствовалось недоверие. Она знала, что никогда не выскажется в группе. Во второй день ей было так скучно, что она решила, что, скорее всего, уйдет, но так или иначе она осталась. На третий день, когда состоялась демонстрационная триада, она к своему удивлению обнаружила, что оказалась полностью вовлечена в переживания клиента, по-настоящему слушала его, хотя сама и не была в этой триаде. Она была изумлена интенсивностью своего слушания: в этот момент для нее не существовало ничего, кроме внутреннего мира клиента. Однако, когда для всех пришло время участия в триадах, она сделала это с явной неохотой. (Я взял ее за руку и помог найти двух других членов группы, с которыми она могла бы работать в триаде.) Затем, когда настал ее черед быть клиентом, она обнаружила, что изливает свои чувства о своем детстве, о том, как' ее родители запрещали ей плакать и о многом, многом другом. В завершение она почувствовала, что вновь, впервые за многие годы, может плакать. "Это был самый прекрасный опыт в моей жизни", - сказала она о времени, проведенном в триаде. В четвертый день она почувствовала, что в каком-то смысле стала новым человеком и что может по-новому, своим собственным уникальным образом воспринимать мир.
  Таковы примеры небольших, непосредственных, но значимых и символических изменений в поведении и установках, наблюдавшиеся нами даже в последние дни двух семинаров...
  В каждом из семинаров было по одному "стойкому оловянному солдатику" (holdout). В Москве один из мужчин, занимавший важное положение, ясно дал понять тем, что говорил, но особенно своей позой, что он был совершенно отстранен от процесса. До последней сессии у него была склонность сидеть со скрещенными руками, поглядывая на все свысока и одновременно отвергая происходившее в группе. Однако во время последней сессии он оказался по-настоящему включенным в группу, а на последней встрече с Ученым советом сделал одно из самых сильных заявлений, свидетельствующих об очевидной природе группового процесса и его эффектах.
  В Тбилиси один блестящий молодой человек на протяжении четырех дней высказывал свое скептическое отношение и свое сопротивление. Но на последней сессии он смягчился и ясно выразил желание стать полноправным членом группы. И по сделанным нам подаркам, и по его личным высказываниям после семинара было очевидно, что семинар оказал на него большое воздействие.
  Элемент, вызвавший изменение в обоих этих случаях состоял, по-видимому, в тех контактах, которые были у Рут с этими двумя мужчинами. Во время перерывов и вне сессий она поставила себе цель поговорить с ними таким образом, чтобы выказать уважение к ним как людям и готовность принять их негативные чувства в отношении группы. Видимо, именно это дало им возможность получить столь нужное им внутреннее разрешение стать полностью вовлеченными в процесс.

Читать дальше


Категория: "Русский" человек в Америке | Добавил: olaraduga | Автор: Центр ТРИАЛОГ
Просмотров: 973 | Загрузок: 0 | Рейтинг: 5.0/1 |
Всего комментариев: 0
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]
Форма входа
Поиск
Где еще
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0

Чебоксары, 8 декабря 2008 - 5 мая 2024 Создать бесплатный сайт с uCoz